-  Что мы там  вытворяли?  -  Гарденер  услышал свой  голос. Так бывает всегда, когда этот  проклятый ураган подхватывает его; даже если сознание не покидает его, все окружающее воспринимается им как-то со стороны, он бывает, что ли,  чуть не в себе.  Ему  все  время кажется,  что  он плавает  в своей собственной  голове,  как  надувная  игрушка  в тазу  с водой. Что-то  вроде раздвоения личности. - Сколько глупостей мы выкинули?

- Глупостей? - повторил Каммингс и замолчал.  Гарденер предположил, что он  думает. Хотелось  бы надеяться...  А  может  быть,  он  просто  потрясен содеянным. Гарденер почти окоченел.

- Да ничего такого, - вымолвил наконец Каммингс, и Гарденер  вздохнул с облегчением. -  Вот только  с моей головой что-то  неладно, просто на  части раскалывается. Иисусе!

- Ты уверен? Ничего? Совсем ничего? Ему вспомнилась Нора.

"Застрелили вашу жену, а?" -  прозвучал в его сознании  чей-то голос  - голос комического героя. Ну и дельце.

- Ну-у... - протянул Каммингс и замолчал. Гарденер стиснул трубку.

- Что ну? - Какой же яркий свет в комнате, так и режет глаза. Почти как вчера, когда они выходили из бара.

Что-то ты сделал. У тебя начался очередной запой, и ты сделал очередную глупость. Или безумство. Или преступление. Ты ведь собирался держать себя  в руках, побороть это наваждение? А что, ты действительно думал, что сможешь?

Какие-то  обрывки из старых  кинолент  навязчиво  крутились  у  него  в памяти.

Злобный эль Команданте: Завтра, после захода солнца, вы, сеньор, будете мертвы. Вы видите солнце в последний раз!

Храбрый американец: Ну что ж, но ведь ты-то  останешься лысым всю  свою оставшуюся жизнь.

- Что же я сделал? - спросил он Рона.

- Ты пустился в спор с какими-то ребятами в баре,  - хихикнул Каммингс. - О! Господи, когда они покатывались со смеху,  ты обиделся, представь себе. Ты ведь помнишь этот бар и тех ребят, правда, Джим?

Он сказал, что не помнит. Если напрячься, вспоминается местечко братьев Смит. Солнце как раз опускалось в красную мглу; это было в конце июня,  в... Когда? В восемь-тридцать? Четверть девятого? Где-то часов через пять  с того момента,  когда  они  с  Роном  пустились  во все тяжкие.  Он  мог вспомнить томительное  мычание  какой-то  популярной   группы...  Теперь  вспоминается яростный спор об Уоллесе  Стивенсе с Каммингсом, перекрикивание шума  в зале дансинга, упоминание о чем-то, касающемся  Джона Фогерти.  Это был последний пласт памяти, до которого Гарденеру удалось докопаться.

-  Ну,  ты  помнишь:  забегаловка  с  плакатом  "Валон  Дженнингс  -  в президенты"  во  всю  стену,  -  уточнил  Каммингс.  -  Мы  перехватили  там пинту-другую.

- Не помню, - растерянно отозвался Гарденер.

-  Ну,  ты  же  там  вовлек  в спор  пару ребятишек.  Слово за слово, и обстановка накалилась. Короче, завязалась драка.

- Так я ввязался в драку? - уныло поинтересовался Гард.

-  Ты, ты, - жизнерадостно подтвердил  Каммингс. -  И  поэтому-то нас и вышвырнули  за дверь.  Я думаю,  мы дешево  отделались, по правде говоря. Ты солидно разозлил их, Джим.

- Это касалось Сибрука или Чернобыля?

- Черт, да ты все помнишь!

- Помнил бы, так не спрашивал бы у тебя.

- Вообще-то говоря, ты затронул обе  темы. - Каммингс колебался. - Ты в порядке, Гард? Что-то ты пал духом.

В самом деле? Между нами говоря, Рон, я попал в ураган. Меня все крутит и вертит, и нет ни конца ни края.

- Все хорошо.

- Вот  и  славно. Кое-кто надеется, что ты помнишь,  кому  ты  стольким обязан...

- Тебе, например?

- И никому другому. Знаешь, парень,  я плюхнулся на тротуар, как кит на отмель; не вижу свою задницу в зеркале, но, должно быть, зрелище что надо. Я думаю, не хуже полотна Малевича. Но ты  хотел вернуться  и обсудить то,  как дети в окрестностях Чернобыля умирают от лейкемии пяти лет от роду. Ты хотел рассказать, как некоторые  ребята  готовы  разнести весь  Арканзас,  как они пикетируют  атомные  электростанции.  А  тех,  кто  просмотрел  неполадки  в реакторе,  их надо  сжечь заживо,  как  ты выразился. Ставлю  в  заклад  мой Ролекс, что они были взбешены. Только  пообещав тебе,  что мы еще вернемся и оторвем  им  головы, я  смог усадить  тебя в такси. Заманив  тебя в номер, я наполнил  ванну. Ты сказал, что все в порядке.  Судя по всему, ты  собирался принять ванну, а затем позвонить своему приятелю... Бобби, кажется.

- Это скорее приятельница, - машинально ответил Гарденер. Он массировал правый висок свободной рукой.

- И хорошенькая?

- Симпатичная. Правда, не сногсшибательная. - Внезапная мысль, нелепая, но  совершенно  определенная  -  Бобби в  беде - пронеслась в  его  сознании стремительно, как бильярдный  шар  по  зеленому  сукну стола. И также быстро исчезла.

   3

   Он медленно  прошел к стулу  и сел, массируя теперь  оба виска. Атомки. Конечно, это были  атомки. Что  еще?  Если это не был Чернобыль, это был  бы Сибрук, если это не был Сибрук, это был бы Тримайл-Айленд, и если это не был Тримайл-Айленд,  это был бы Янки  в  Уисказет  или,  что  могло случиться на заводе  Хэнфорда  в штате Вашингтон, если бы  никто вовремя не  заметил, что использованные стержни, сложенные  снаружи в неподготовленной канаве, готовы взлететь в небо.

Сколько случаев могло бы быть?

Выработавшие  топливо  стержни, сваленные  в большие  горячие кучи. Они думали, что проклятье Тутанхамона это хиханьки? Брат! Жди, пока какой-нибудь археолог-двадцать-пятого-века не откопает  заряд  этого дерьма!  Ты  пытался рассказать  людям о  сплошной  лжи,  о  неприкрытой, голой лжи,  о  том, что атомные  электростанции  готовы  убить   миллионы   и  превратить   огромные пространства земли  в стерильные  и безжизненные. И ты получал взамен пустой вытаращенный   взгляд.   Ты   обращался  к  людям,  жившим   то   при  одной администрации, то  при  другой, и чиновники, выбранные ими, произносили одну ложь за другой, затем лгали о лжи, и когда та ложь бывала обнаружена,  лжецы говорили:  "О,  боже, я  забыл,  прошу  прощения".  И  люди,  выбравшие  их, поступали  как христиане  и прощали.  Невозможно поверить, сколько  их было, норовящих действовать  так,  если не  вспомнить, что  П.Т.Бернам  говорил  о необычайно высоком происхождении простолюдина. Они смотрят вам прямо в лицо, когда вы пытаетесь сказать им правду, и сообщают вам,  что вы  полны дерьма, американское правительство никогда не лгало, не лгать - это то, что  сделало Америку  великой.  "О  дорогой  Отец,  имеются  факты,  я  породил их  своим маленьким вопросом, я не могу умолчать,  что это был я, и что поделать, я не могу  лгать". Когда вы пытаетесь  говорить с  ними,  они смотрят на вас так, будто вы бормочете на иностранном языке. Прошло восемь лет с тех пор, как он почти убил свою жену,  и  три - с тех пор, как они с Бобби были арестованы в Сибруке,  Бобби -  по общему обвинению в нелегальной  демонстрации,  Гард по более   специфическому  -  владение  незарегистрированным  нелицензированным огнестрельным  оружием. Остальные позабавились  и разошлись. Гарденер  сидел два месяца. Его адвокат сказал, что ему повезло.  Гарденер спросил адвоката, знает ли  он,  что сидел на бомбе замедленного  действия и  вялил свое мясо. Адвокат  спросил,  как  насчет  психиатрической   помощи.  Гарденер  спросил адвоката, как насчет того, чтобы заткнуться.

Но он был  достаточно осторожен, чтобы не участвовать больше ни в каких демонстрациях. В  любом случае хватит. Он воздержался от них. Они  отравляли его.  Однако,  когда  он  пил,  его  мысли  неотвязно  возвращались  к  теме реакторов, стержней, замедлителей, невозможности затормозить цепную реакцию, если она началась.

К атомкам, другими словами.

Когда  он выпил, его  бросило в жар. АЭС.  Проклятые атомки.  Это  было символично, да, конечно, не надо быть  Фрейдом, чтобы догадаться: то, против чего он действительно протестовал, был  реактор в его собственной  душе. Что касается сдержанности, Джеймс  Гарденер имел  плохую тормозную систему.