- Да, - произнесла она, -  неудивительно.  Мне  кажется,  я  вижу,  как женщина дышит.

Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.

- Да нет, дело не в {этом}, - сказала Синтия. - Она просто...  немножко

 старомодная... как картина в школьном актовом зале...  и  бледная.  Если  не считать платья и грозовых туч, все краски бледные,  посмотрите.  И  на  моей картине "Де Сото" все было бледным, кроме реки. А река  яркого  серебристого цвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов  переставала  замечать все остальное и видела только реку.

- Расскажи нам про работу, - повернулась к Рози  Герт.  -  Кажется,  ты упомянула о работе?

- Выкладывай все, - потребовала Пэм.

- Да, - поддержала ее Анна, - расскажите нам все, а затем я  хотела  бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.

- Это... то, чего я так ждала?

Анна улыбнулась:

- Думаю, что да.

8

- Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке,  и  я  надеюсь, вам она  понравится  не  меньше,  чем  мне,  -  сказала  Анна.  На  краю  ее письменного стола опасно зависла стопка листовок, объявлявших о  предстоящем летнем  пикнике  и  концерте  "Дочерей  и  сестер",   мероприятии,   которое

 устраивалось в некоторой степени для Сбора средств, в некоторой для создания благоприятного имиджа  организации  в  глазах  общественности,  а  вообще-то представляло собой небольшой праздник. Анна взяла одну листовку, перевернула ее чистой стороной и набросала примерный план.  -  Вот  здесь  кухня,  здесь откидная кровать, тут небольшая жилая зона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень просторно, сидя на унитазе, вам придется вытягивать  ноги  прямо под душ, но это ваша комната.

- Да, - пробормотала едва слышно Рози. - Моя.

В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она  не  испытывала уже несколько недель, - словно все происходящее не более чем сон, и в  любую секунду она может опять проснуться рядом с Норманом.

- Вид из окна замечательный  -  не  Лейк-драйв,  конечно  же,  но  парк Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время.  Второй  этаж.  Район немножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в себя.

- Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, - вставила Рози.

Анна пожала плечами - изящный, красивый жест, - нарисовала перед дверью комнаты коридор,  затем  лестницу.  Она  рисовала  просто,  без  прикрас,  с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не поднимая головы.

- Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не это имеете в виду.

- Да.

- Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда  та  уходит.  Я полагаю,

это звучит до противного возвышенно, но мне все равно.  Это  правда,  и это главное. Что скажете?

Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о  своей  несдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.

"Не следовало мне этого делать,  -  подумала  она,  отступая.  -  Я  же знала".

Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, и внутренне  Рози не сомневалась в ее доброте - в определенном смысле даже святости, -  однако не надо забывать и про странное высокомерие и самодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна  не  терпит,  когда  люди  вторгаются  в  ее  личное пространство. И очень не любит, когда к ней прикасаются.

- Простите, пожалуйста, - произнесла она тихо, отступая.

- Не глупите, - коротко бросила Анна. - Так что вы скажете?

- Я в восторге.

Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая  неловкость  осталась позади.  Она  нарисовала  крестик  на  стене  жилой  зоны  возле  крошечного прямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.

- Ваша новая картина... клянусь, вы решите повесить ее именно здесь.

- Мне тоже так кажется.

Анна положила карандаш на стол.

- Я счастлива, что имею возможность помочь вам, Рози, и очень рада, что вы оказались у нас. Эй, у вас все потекло.

В очередной раз Анна протянула ей салфетку "Клинекс", и Рози  подумала, что это, наверное, не та коробка, из которой Анна доставала салфетку в  день первого интервью  в  кабинете.  У  нее  создалось  впечатление,  что  запасы салфеток Анне приходится пополнять очень часто. Рози взяла салфетку и утерла глаза.

- Знаете, вы спасли мне жизнь, - сказала она хрипловатым голосом. -  Вы спасли мне жизнь, и я никогда, никогда этого не забуду.

- Лестно, но далеко от истины, - парировала Анна своим сухим  спокойным голосом. - Говорить о том, что я спасла вам жизнь,  было  бы  точно  так  же ошибочно, как утверждать, что Синтия уложила на лопатки  Герт  в  спортивном зале.  Вы  сами  спасли  себе   жизнь,   воспользовавшись   предоставившейся возможностью и покинув человека, который делал вам больно.

- И все же спасибо огромное. Хотя бы за то, что я здесь.

- Не стоит благодарностей, - ответила Анна, и  в  единственный  раз  за весь срок пребывания в "Дочерях и сестрах" Рози стала свидетелем появившихся на глазах Анны Стивенсон слез. С мягкой  улыбкой  она  протянула  коробку  с салфетками назад хозяйке кабинета.

- Вот, - сказала она. -  Похоже,  у  вас  в  глазах  тоже  образовалась маленькая течь.

Анна рассмеялась, вытерла глаза и бросила салфетку в мусорную корзину.

- Ненавижу слезы. Это моя личная тайна, которую я храню от всех.  Время от времени мне кажется, что я справилась со своим недостатком, что теперь уж {точно} я от него избавилась. А потом все происходит снова. Примерно  то  же самое я чувствую в отношении мужчин.

На короткое мгновение  в  памяти  Рози  всплыли  ореховые  глаза  Билла Штайнера.

Анна снова взяла карандаш и быстро нацарапала  что-то  под  схематичным наброском нового дома Рози, затем протянула ей листок. Опустив  глаза,  Рози прочитала адрес: Трентон-стрит, 897.

- Теперь это {ваш} адрес, - добавила  Анна.  -  Правда,  это  почти  на другом конце города, но теперь вы можете пользоваться автобусом, так ведь?

С улыбкой - и  со  слезами  на  глазах  -  Рози  утвердительно  кивнула головой.

- Можете дать адрес тем подругам, с которыми познакомились здесь, и тем друзьям, которые в конце концов появятся у вас за стенами этого  здания,  но сейчас о нем знают только два человека - вы и я. - Ее  слова  казались  Рози чем-то  заранее  заготовленным,  похожим  на  многократно   отрепетированную прощальную речь. - И помните, никто и никогда  не  узнает  ваш  адрес  через "Дочерей и сестер". Просто мы так привыкли поступать. За двадцать лет работы с обиженными женщинами я убедилась, что нужно делать так, и только так, а не иначе.

Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; она  уже  многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс. Рози  вводили в курс дела чаще всего  во  время  "Часа  большого  веселья",  как  в  шутку называли обитательницы "Дочерей  и  сестер"  ежевечернюю  уборку  помещений, однако Рози, собственно, и не нуждалась в  объяснениях.  Разумному  человеку хватало двух или трех терапевтических сеансов, чтобы узнать все,  что  стоит знать о заведенном в "Дочерях и  сестрах"  распорядке.  Кроме  Списка  Анны, существовали еще и Правила Анны.

- Насколько он волнует вас? - спросила Анна. Мысли Рози  уклонились  от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она встряхнула головой, приводя их в порядок. В первый момент она не поняла, кого имеет в виду Анна.

- Ваш муж - в какой степени он волнует вас? Мне известно, что в  первые две или

три недели пребывания здесь вы опасались,  что  он  будет  разыскивать, вас... "пойдет по следу" - ваши собственные слова. Что вы  думаете  об  этом теперь?

Рози задумалась над вопросом.  Прежде  всего,  "опасалась"-  совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые она испытывала  на протяжении первой и, пожалуй, второй недели жизни  в  "Дочерях  и  сестрах"; даже такое определение, как "ужас", не могло в полной степени  их  отразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в значительной мере измерялась  другими эмоциями; стыдом из-за несостоявшейся семейной жизни,  тоской  по  некоторым предметам, которых ей  не  хватало  (креслу  Пуха,  например),  эйфорическим чувством свободы, которое вспыхивало с новой силой каждое утро, облегчением, казавшимся таким холодным, что это ее пугало, - облегчением,  которое  может испытывать канатоходец, потерявший равновесие на  проволоке,  натянутой  над глубокой пропастью... но все же устоявший на ногах.

Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх, в этом она не сомневалась. В первые две недели,  проведенные  в  "Дочерях  и  сестрах", почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон: сидит  в  плетеном кресле на крыльце "Дочерей и сестер", и в этот момент перед ней  у  тротуара останавливается новенькая красная "сентра". Открывается водительская  дверь, и из машины появляется Норман.  На  нем  черная  футболка  с  картой  Южного Вьетнама. Иногда надпись под картой гласит: "ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ"; "БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ". Его брюки забрызганы кровью. В руке держит  нечто вроде маски с засохшими  пятнами  крови  и  клочьями  прилипшего  мяса.  Она пытается встать с кресла, но не может; ее словно  парализовало.  Она  только сидит и смотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается  к ней, а он говорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он  улыбается,  и она видит, что даже его зубы перепачканы кровью.

- Рози? - окликнула ее Анна. - Вы здесь?

- Да, - торопливо ответила она, слегка вздрагивая. - Я здесь, и- да,  я все еще боюсь его.

- Ничего удивительного, сами  понимаете.  На  каком-то  подсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха  перед  ним.  Но  вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще будут появляться долгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь еще... даже  {мысли}  о  нем  не побеспокоят вас.  Однако  я  не  об  этом  хотела  узнать.  Я  спросила,  не опасаетесь ли вы, что он все-таки может разыскать вас.